— Да.

— Вы… вы один из Хандарраты?

— Я был воспитан в Хандарре и провел два года в Крепости Фастнесс. Многие в Земле Керма принадлежат к Хандарре.

— Я считал, что после дотха предельное напряжение организма приводит к беспамятству…

— Да, человек впадает в глубокий сон, который называется танген. Он длится куда дольше, чем период дотха, и когда организм начинает восстанавливать силы, очень опасно противостоять этому. Я проспал почти двое суток. Я и сейчас в тангене, например, на гору мне не подняться. В это время одолевает и жуткий голод; я съел большую часть запасов, которых, как я планировал, хватит мне на неделю.

— Ладно, — скрывая раздражение, торопливо сказал он. — Вижу, что могу доверять вам, а что мне еще остается делать, как не положиться на вас. Вот я, а вот вы. Но я не понимаю… Я не понимаю, зачем вы все это делали.

Здесь мой гнев чуть не вырвался наружу, и мне пришлось уставиться на ледоруб, лежащий рядом с моей рукой, и так я сделал, не глядя на него и ничего не говоря, пока не почувствовал, что гнев мой улегся. К счастью, в сердце моем в этом состоянии не было ни огня, ни стремительности слов и действий, и я сказал себе, что он невежественный человек, чужак, измученный и запуганный. Утвердившись в своей правоте, я сказал наконец:

— Я считаю, что есть и моя ошибка в том, что вы явились в Оргорейн и очутились на Ферме Пулефен. И я старался исправить ее.

— Вы не имели отношения к моему приезду в Оргорейн.

— Мистер Ай, мы смотрим на одни и те же события разными глазами. Я был неправ, считая, что оба мы одинаково оцениваем их. Разрешите мне вернуться к событиям прошедшей весны. Я начал уговаривать Короля Аргавена подождать, не выносить решения относительно вас и вашей миссии хотя бы полмесяца, до Церемонии Замкового Камня. Ваша аудиенция была уже подготовлена, и было бы неплохо, чтобы она состоялась, пусть даже и без ощутимых результатов. Я думал, что вы все это понимали, но тут я ошибался. Слишком многое я предоставил на волю случая; я решил не обижать вас советами, я думал, что вы чувствуете и понимаете опасность, исходящую от того, что Пеммер Хардж рем ир Тибе стал членом кьоремми. Если бы у Тибе были весомые причины опасаться вас, он мог бы обвинить вас в том, что вы служите какой-то фракции, и тогда Король Аргавен, который вообще очень легко поддается страхам, приказал бы убить вас. Пока Тибе рвался наверх и обладал властью, я хотел, чтобы вы не показывались на виду и жили в безопасности. И так уж случилось, что вместе с вами я потерял все. Я был обречен на падение, хотя не знал, что оно состоится в тот вечер, когда мы беседовали с вами, но никто из премьер-министров Аргавена не занимал эту должность слишком долго. Получив приказ об Изгнании, я уже не мог связаться с вами, хотя вас и оскорбило мое неблагородство, но тем самым я уберег вас от еще большей опасности. Я явился сюда в Оргорейн. Я пытался как-то дать вам понять, что вы тоже должны отправляться в Оргорейн. Я обратился к тем, кому я доверял среди Тридцати Трех Сотрапезников, чтобы обеспечить ваше появление в Оргорейне, и без их помощи вы не попали бы в страну. Они видели, и я поддерживал это их стремление, в вас путь к обретению власти, путь, позволяющий избежать растущего соперничества с Кархидом, к восстановлению свободной торговли, возможность вырваться из когтей Сарфа. Но они были полны опасений, они боялись действовать. Вместо того, чтобы оповестить о вас, они вас скрывали, и поэтому потеряли предоставлявшиеся им возможности. Они выслали, продали вас Сарфу, спасая собственные шеи. Я слишком полагался на них, и в этом была моя ошибка.

— Но с какой целью… зачем нужны все эти интриги, все эти тайны, заговоры, стремление к власти — зачем все нужно, Эстравен? За что боретесь вы?

— За то же, за что и вы; за союз моего мира с другими мирами. А что вы думали?

Мы сидели и смотрели друг на друга по обеим сторонам раскаленной печки, словно пара деревянных болванчиков.

— Вы хотите сказать, что если даже один Оргорейн вступит в союз…

— Пусть это будет хотя бы Оргорейн. За ним скоро последует и Кархид. Вы считаете, я буду вести игры с шифтгреттором, когда так много поставлено на карту для всех нас, для моих соплеменников? Какое имеет значение, какая страна первой проснется, лишь бы она просыпалась побыстрее.

— Черт возьми, как я могу верить во все, что вы говорите! — взорвался он. Из-за слабости он еще еле говорил. — Если все это правда, вы должны были раньше объяснить мне все, еще прошлой весной, что избавило бы нас обоих от путешествия в Пулефен. Ваши старания ради меня…

— Потерпели неудачу. И подвергли вас опасности, причинили вам и боль, и унижение. Я знаю. Но если бы я из-за вас вступил в открытую схватку с Тибе, вы были бы сейчас не здесь, а гнили в могиле в Эренранге. А теперь тут есть несколько человек и несколько в Кархиде, которые верят вам, потому что слушали мои рассказы. Они еще могут нам пригодиться. Моя самая большая ошибка была в том, как вы говорили, что я не открылся полностью перед вами. Я не привык к таким поступкам. Я не привык ни давать, ни принимать советы и поношения…

— Я не хотел быть несправедлив к вам, Эстравен…

— И все же вы несправедливы. Это странно. Я единственный человек во всем Геттене, который полностью верит вам, и я единственный человек на Геттене, которому вы полностью отказываете в доверии.

Он опустил голову на руки. Наконец он сказал:

— Простите, Эстравен. — В этих словах были и извинение и признание.

— Суть дела в том, — сказал я, — что вы и не можете и не хотите поверить в то, что я верю вам.

Поднявшись, потому что затекли ноги, я почувствовал, что дрожу от гнева и усталости.

— Научите меня своей телепатии, — сказал я, стараясь говорить спокойно и без вражды, — своему языку, который не знает лжи. Научите меня ему и потом спрашивайте, почему я сделал то, что сделано.

— Я хотел бы так поступить, Эстравен.

15. КО ЛЬДАМ

Я проснулся. До сих пор мне было странно и невероятно просыпаться в темном и теплом коконе и убеждать себя, что это палатка и спальный мешок, в котором я лежу, что я жив и что я не в Пулефене. На этот раз при пробуждении я испытал не удивление, а умиротворенное благодарное чувство мира и покоя. Сев, я зевнул и постарался пальцами причесать растрепанные слежавшиеся волосы. Я посмотрел на Эстравена, который недвижно лежал, вытянувшись в своем спальнике в двух футах от меня. На нем не было ничего, кроме брюк, ему было жарко. Взгляду моему было открыто его смуглое замкнутое лицо, оказавшееся на свету. Во сне Эстравен, как и любой спящий, выглядел слегка поглупевшим: черты его овального сильного лица расслабились и помягчели, на верхней губе и над густыми бровями выступили капельки пота. Я припомнил, как, залитый солнечным светом, во всех одеяниях, подобающих его фигуре, он стоял, потея, на параде в Эренранге. Теперь он был полуобнаженным и беззащитным в холодном свете наступающего дня, и в первый раз я увидел его таким, каким он был.

Проснулся он поздно и двигался медленно. Наконец, зевая, он поднялся и, натянув рубашку, высунул голову наружу, чтоб поинтересоваться погодой, а затем спросил меня, не хочу ли я чашку орша. Когда он увидел, что я уже успел выбраться наружу и приготовил котелок варева из той воды, что он поставил на печь прошлым вечером, чтобы она не превратилась в лед, он, взяв чашку, суховато поблагодарил меня, сел и стал есть.

— Куда мы отсюда направимся, Эстравен?

— Это зависит от того, куда вы хотите идти, мистер Ай. И какой вид путешествия вы предпочитаете.

— Каким образом нам скорее всего выбраться из Оргорейна?

— Идти на запад. К берегу. Тридцать миль или около того.

— И что потом?

— Гавани здесь замерзают или уже замерзли. Во всяком случае, зимой ни одно судно не пойдет в рейс. Следовательно, нам придется пережидать, скрываясь где-нибудь до следующей весны, когда большие торговые суда будут уходить из Сита и Перунтера. Если эмбарго на торговлю будет продолжаться, в Кархид они не пойдут. И мы должны продумать, как нам исчезнуть отсюда в роли торговцев. К сожалению, я без денег.